Неточные совпадения
Стародум (берет у Правдина табак). Как ни с чем? Табакерке цена пятьсот рублев. Пришли к купцу двое. Один, заплатя деньги, принес домой табакерку.
Другой пришел домой без табакерки. И ты думаешь, что
другой пришел домой ни с чем? Ошибаешься. Он принес назад свои пятьсот рублев целы. Я
отошел от двора без деревень, без ленты, без чинов, да мое принес домой неповрежденно, мою душу, мою честь, мои правилы.
В середине рассказа старика об его знакомстве с Свияжским ворота опять заскрипели, и на двор въехали работники с поля с сохами и боронами. Запряженные в сохи и бороны лошади были сытые и крупные. Работники, очевидно, были семейные: двое были молодые, в ситцевых рубахах и картузах;
другие двое были наемные, в посконных рубахах, — один старик,
другой молодой малый.
Отойдя от крыльца, старик подошел к лошадям и принялся распрягать.
Настала
другая ночь; мы не смыкали глаз, не
отходили от ее постели.
Теперь мы
отойдем от них, зная, что им нужно быть вместе одним. Много на свете слов на разных языках и разных наречиях, но всеми ими, даже и отдаленно, не передашь того, что сказали они в день этот
друг другу.
— Бросила! — с удивлением проговорил Свидригайлов и глубоко перевел дух. Что-то как бы разом
отошло у него
от сердца, и, может быть, не одна тягость смертного страха; да вряд ли он и ощущал его в эту минуту. Это было избавление
от другого, более скорбного и мрачного чувства, которого бы он и сам не мог во всей силе определить.
Те же и множество
других гостей. Между прочими Загорецкий. Мужчины являются, шаркают,
отходят в сторону, кочуют из комнаты в комнату и проч. София
от себя выходит, все к ней навстречу.
Она долго глядит на эту жизнь, и, кажется, понимает ее, и нехотя
отходит от окна, забыв опустить занавес. Она берет книгу, развертывает страницу и опять погружается в мысль о том, как живут
другие.
Другим случалось попадать в несчастную пору, когда у него на лице выступали желтые пятна, губы кривились
от нервной дрожи, и он тупым, холодным взглядом и резкой речью платил за ласку, за симпатию. Те
отходили от него, унося горечь и вражду, иногда навсегда.
— Мы высказались… отдаю решение в ваши руки! — проговорил глухо Марк,
отойдя на
другую сторону беседки и следя оттуда пристально за нею. — Я вас не обману даже теперь, в эту решительную минуту, когда у меня голова идет кругом… Нет, не могу — слышите, Вера, бессрочной любви не обещаю, потому что не верю ей и не требую ее и
от вас, венчаться с вами не пойду. Но люблю вас теперь больше всего на свете!.. И если вы после всего этого, что говорю вам, — кинетесь ко мне… значит, вы любите меня и хотите быть моей…
Нехлюдов
отошел и пошел искать начальника, чтоб просить его о рожающей женщине и о Тарасе, но долго не мог найти его и добиться ответа
от конвойных. Они были в большой суете: одни вели куда-то какого-то арестанта,
другие бегали закупать себе провизию и размещали свои вещи по вагонам, третьи прислуживали даме, ехавшей с конвойным офицером, и неохотно отвечали на вопросы Нехлюдова.
Данилушка только ухмылялся и утирал свое бронзовое лицо платком. Купцы
отошли от игорного стола и хохотали вместе с
другими над его выдумкой. Лепешкин отправился играть и, повернув свою круглую седую голову, кричал...
И что мне в том, что в рудниках буду двадцать лет молотком руду выколачивать, не боюсь я этого вовсе, а
другое мне страшно теперь: чтобы не
отошел от меня воскресший человек!
Рано мы легли спать и на
другой день рано и встали. Когда лучи солнца позолотили вершины гор, мы успели уже
отойти от бивака 3 или 4 км. Теперь река Дунца круто поворачивала на запад, но потом стала опять склоняться к северу. Как раз на повороте, с левой стороны, в долину вдвинулась высокая скала, увенчанная причудливым острым гребнем.
Тогда я понял, что он меня боится. Он никак не мог допустить, что я мог быть один, и думал, что поблизости много людей. Я знал, что если я выстрелю из винтовки, то пуля пройдет сквозь дерево, за которым спрятался бродяга, и убьет его. Но я тотчас же поймал себя на
другой мысли: он уходил, он боится, и если я выстрелю, то совершу убийство. Я
отошел еще немного и оглянулся. Чуть-чуть между деревьями мелькала его синяя одежда. У меня отлегло
от сердца.
Трофимов. Варя боится, а вдруг мы полюбим
друг друга, и целые дни не
отходит от нас. Она своей узкой головой не может понять, что мы выше любви. Обойти то мелкое и призрачное, что мешает быть свободным и счастливым, — вот цель и смысл нашей жизни. Вперед! Мы идем неудержимо к яркой звезде, которая горит там вдали! Вперед! Не отставай,
друзья!
Я сейчас
отослал дрожки и лошадей прочь, а сам лег недалеко
от подстреленной птицы; стая сивок стала опускаться и налетела на меня довольно близко; одним выстрелом я убил пять штук, после чего остальные перелетели на
другое поле.
Другие, видя, что договариваться уже было не о чем, все
от него
отошли.
На
другой день Лаврецкий встал довольно рано, потолковал со старостой, побывал на гумне, велел снять цепь с дворовой собаки, которая только полаяла немного, но даже не
отошла от своей конуры, — и, вернувшись домой, погрузился в какое-то мирное оцепенение, из которого не выходил целый день.
Дед замолчал и уныло
Голову свесил на грудь.
— Мало ли,
друг мой, что было!..
Лучше пойдем отдохнуть. —
Отдых недолог у деда —
Жить он не мог без труда:
Гряды копал до обеда,
Переплетал иногда;
Вечером шилом, иголкой
Что-нибудь бойко тачал,
Песней печальной и долгой
Дедушка труд сокращал.
Внук не проронит ни звука,
Не
отойдет от стола:
Новой загадкой для внука
Дедова песня была…
Нелли замолчала; я
отошел от нее. Но четверть часа спустя она сама подозвала меня к себе слабым голосом, попросила было пить и вдруг крепко обняла меня, припала к моей груди и долго не выпускала меня из своих рук. На
другой день, когда приехала Александра Семеновна, она встретила ее с радостной улыбкой, но как будто все еще стыдясь ее отчего-то.
Пожав мне руку, Катя с какою-то поспешностью
отошла от меня и села в
другом конце комнаты, вместе с Алешей.
Нужно сказать, что все время, как приехал барин,
от господского дома не
отходила густая толпа, запрудившая всю улицу. Одни уходили и сейчас же заменялись
другими. К вечеру эта толпа увеличивалась и начинала походить на громадное шевелившееся животное. Вместе с темнотой увеличивалась и смелость.
Полуроты,
отходя довольно далеко
от корпусного командира, одна за
другой заворачивали левым плечом и возвращались на прежнее место, откуда они начали движение.
— Скажите, однако ж, неужели у вас не найдется
других занятий? — спросил я, когда
от нас
отошла госпожа Фурначева.
— Ей-Богу, знамя! посмотри! посмотри! — сказал
другой, задыхаясь и
отходя от трубы: — французское на Малаховом.
Александров и вместе с ним
другие усердные слушатели отца Иванцова-Платонова очень скоро
отошли от него и перестали им интересоваться. Старый мудрый протоиерей не обратил никакого внимания на это охлаждение. Он в этом отношении был похож на одного древнего философа, который сказал как-то: «Я не говорю для толпы. Я говорю для немногих. Мне достаточно даже одного слушателя. Если же и одного нет — я говорю для самого себя».
— Вот как горе поется! Это, видишь, девица сложила: погуляла она с весны-то, а к зиме мил любовник бросил ее, может, к
другой отошел, и восплакала она
от сердечной обиды… Чего сам не испытаешь — про то хорошо-верно не скажешь, а она, видишь, как хорошо составила песню!
В гимназии на уроках Передонов злословил своих сослуживцев, директора, родителей, учеников. Гимназисты слушали с недоумением. Иные, хамоватые по природе, находились, что, подлаживаясь к Передонову, выражали ему свое сочувствие.
Другие же сурово молчали или, когда Передонов задевал их родителей, горячо вступались. На таких Передонов смотрел угрюмо и
отходил от них, бормоча что-то.
Дедушка, сообразно духу своего времени, рассуждал по-своему: наказать виноватого мужика тем, что отнять у него собственные дни, значит вредить его благосостоянию, то есть своему собственному; наказать денежным взысканием — тоже; разлучить с семейством,
отослать в
другую вотчину, употребить в тяжелую работу — тоже, и еще хуже, ибо отлучка
от семейства — несомненная порча; прибегнуть к полиции… боже помилуй, да это казалось таким срамом и стыдом, что вся деревня принялась бы выть по виноватом, как по мертвом, а наказанный счел бы себя опозоренным, погибшим.
Я отметил уже, что воспоминание о той девушке не уходило; оно напоминало всякое
другое воспоминание, удержанное душой, но с верным, живым оттенком. Я время
от времени взглядывал на него, как на привлекательную картину. На этот раз оно возникло и
отошло отчетливее, чем всегда. Наконец мысли переменились. Желая узнать название корабля, я обошел его, став против кормы, и, всмотревшись, прочел полукруг рельефных золотых букв...
Когда его провели, увидя по подорожной, что послан он был в колодке, которой на нем уже не было, приказал я ему набить
другую и
отослал его в верхнюю Курмоярскую станицу,
от которой в принятии оного Пугачева расписку получил.
Впрочем, к гордости всех русских патриотов (если таковые на Руси возможны), я должен сказать, что многострадальный дядя мой, несмотря на все свои западнические симпатии,
отошел от сего мира с пламенной любовью к родине и в доставленном мне посмертном письме начертал слабою рукою: «Извини, любезный
друг и племянник, что пишу тебе весьма плохо, ибо пишу лежа на животе, так как
другой позиции в ожидании смерти приспособить себе не могу, благодаря скорострельному капитану, который жестоко зарядил меня с казенной части.
Елена Андреевна. Желаю вам всего хорошего. (Оглянувшись.) Куда ни шло, раз в жизни! (Обнимает его порывисто, и оба тотчас же быстро
отходят друг от друга.) Надо уезжать.
Художник был болтлив, как чиж, он, видимо, ни о чем не мог говорить серьезно. Старик угрюмо
отошел прочь
от него, а на
другой день явился к жене художника, толстой синьоре, — он застал ее в саду, где она, одетая в широкое и прозрачное белое платье, таяла
от жары, лежа в гамаке и сердито глядя синими глазами в синее небо.
И эта женщина честно
отошла прочь
от человека, который — все видели — был приятен ей больше многих
других.
Он махнул рукой, отвернулся
от товарища и замер неподвижно, крепко упираясь руками в сиденье стула и опустив голову на грудь. Илья
отошёл от него, сел на кровать в такой же позе, как Яков, и молчал, не зная, что сказать в утешение
другу.
Илья, бледный, с расширенными глазами,
отошёл от кузницы и остановился у группы людей, в которой стояли извозчик Макар, Перфишка, Матица и
другие женщины с чердака.
Фома сидел, откинувшись на спинку стула и склонив голову на плечо. Глаза его были закрыты, и из-под ресниц одна за
другой выкатывались слезы. Они текли по щекам на усы… Губы Фомы судорожно вздрагивали, слезы падали с усов на грудь. Он молчал и не двигался, только грудь его вздымалась тяжело и неровно. Купцы посмотрели на бледное, страдальчески осунувшееся, мокрое
от слез лицо его с опущенными книзу углами губ и тихо, молча стали
отходить прочь
от него…
Миловзоров. Нет, разрешил. Они с Шмагой так и не
отходят от стола. Кругом их собралось большое общество; Шмага острит, а Незнамов всякого, кто чуть заважничает, вздумает говорить свысока или подтрунить над ними, так и режет, как бритвой. А кругом них публика так и грохочет. У них там пир горой, разливанное море. Тот говорит: «Со мной, господин Незнамов, выпьемте!»
Другой говорит — со мной! А Шмага только приговаривает: «И я с вами за компанию».
— Так тогда какой же резон делать общее несчастье! Ведь если, положим, вы любите какое-нибудь А и это А взаимно любит вас, хотя оно там прежде любило какое-то Б. Ну-с, теперь, если вы знаете, что это А своего Б больше не любит, то зачем же вам отказываться
от его любви и не любить его самой. Уж ведь все равно не
отошлете его обратно, куда его не тянет. Простой расчет: пусть лучше двое любят
друг друга, чем трое разойдутся.
— Вот и он тоже говорил. Нынче, говорит, все
от губернаторов
отошло. Нужно только такт иметь да хорошего вице-губернатора. А на
другой день, слышу, застрелился!
Оба противника
отошли по пяти шагов
от барьера и, повернясь в одно время, стали медленно подходить
друг к
другу. На втором шагу француз спустил курок — пуля свистнула, и пробитая навылет фуражка слетела с головы офицера.
Молодой человек все-таки не
отходил от решетки, и Бегушеву показалось, что как будто бы сей юноша и Мерова кидали
друг на
друга какие-то робкие взгляды, и когда тот, сказав: — До свиданья! — пошел, то Елизавета Николаевна крикнула ему...
Агния. Послушайте! Нынче же выпросите себе у хозяина хорошее жалованье или
отходите от него и ищите
другое место! Если вы этого не сделаете, лучше и не знайте меня совсем, и не кажитесь мне на глаза!
Но пегий уж напился и, как будто не замечая умысла бурой кобылки, спокойно вытащил одну за
другой свои увязшие ноги, отряхнул голову и,
отойдя в сторонку
от молодежи, принялся есть.
Но Германн не унялся. Лизавета Ивановна каждый день получала
от него письма, то тем, то
другим образом. Они уже не были переведены с немецкого. Германн их писал, вдохновенный страстию, и говорил языком, ему свойственным: в них выражались и непреклонность его желаний, и беспорядок необузданного воображения. Лизавета Ивановна уже не думала их
отсылать: она упивалась ими; стала на них отвечать, — и ее записки час
от часу становились длиннее и нежнее. Наконец, она бросила ему в окошко следующее письмо...
Пётр угрюмо
отошёл от него. Если не играли в карты, он одиноко сидел в кресле, излюбленном им, широком и мягком, как постель; смотрел на людей, дёргая себя за ухо, и, не желая соглашаться ни с кем из них, хотел бы спорить со всеми; спорить хотелось не только потому, что все эти люди не замечали его, старшего в деле, но ещё и по
другим каким-то основаниям. Эти основания были неясны ему, говорить он не умел и лишь изредка, натужно, вставлял своё слово...
Одни из москвичей, которым он высказывал свои планы, только отрезвляли его
от революционного опьянения, в котором он явился в Россию, а
другие, слушая, как он хлопочет о России, просто пожимали в недоумении плечами, дескать: «что он Гекубе и что ему Гекуба?» и
отходили от него в сторону.
— Я не
отойду от вас, покуда вы мне не скажете, что с вами? Отчего эта перемена? Вспомните, вы называли меня когда-то вашим
другом! Вы должны быть со мною откровенны!..
Так
отошли от жизни три страстно стремившиеся к праведности воспитанника русской инженерной школы. На службе, к которой все они трое готовились, не годился из них ни один. Двое первые, которые держались правила «отыди
от зла и сотвори благо», ушли в монастырь, где один из них опочил в архиерейской митре, а
другой — в схиме. Тот же третий, который желал переведаться со злом и побороть его в жизни, сам похоронил себя в бездне моря.